3. ОТКЛОНЕНИЕ
или Один День из Жизни Молодого Мужа
Полночь. Тихо. Молодой муж, усталый и сонный, лежит в постели, не спит, прислушиваясь одновременно к мирному посапыванию маленькой дочки и приглушенным кухонной дверью голосам жены и тещи. За окном, прикрытым шелковой занавеской, беззвучно барахтаются ошметки снега. Глаза слипаются, но заснуть трудно: ждет молодую жену. День был длинный, суетливый, весь заполненный пустыми делами и ощущением неадекватности. Вдобавок два с половиной часа в морозном лесу, толкая детскую коляску с мирно похрапывающим младенцем, повторяя вслух очередную главу Евгения Онегина. «В тот год осенняя погода стояла долго на дворе…..».
После прогулки сверток со все еще спящим младенцем передается в руки теще, жене, или ещё кому из господ, после чего разрешается в одиночестве поесть на кухне чего-то пресного и невкусного: теща готовить не умеет, а жена в своем особом «после-декретном» состоянии вовсе не притрагивается. После еды можно покурить на лестнице, беломор, разумеется, а потом – стирать пеленки. По кодексу «бомонда» детские пеленки в первый год должен стирать муж-папа. (Где они эту ересь выкопали – одному богу известно, но с господами не поспоришь!). Пеленок не так много, и процедура знакома: намылить, потереть, сполоснуть, выжать и повесить; семь минут на пеленку.
Пока муж в ванной комнате сгибается и разгибается над трещинами старенькой ванной, на кухне идет совещание по поводу текущих проблем детского здоровья: состояние животика, зарегистрированная (тещей) «нервозность» ребенка (младенец плакал), обсуждаются и другие вопросы. Эти другие включают невыносимое, почти трагическое положение молодой матери, уже второй месяц лишенной нормальной жизни, под которой понимаются работа, походы в гости, театры и рестораны. Мнение четверых участников комитета (кроме главных господ, присутствуют ещё тесть-дедушка и проживающая с ними тетя-врач и единственная, если не считать отца ребенка, работающая единица коллектива) единодушно: отношение молодого мужа к несчастной женщине требует пересмотра. Члены заседания бросают неодобрительные взгляды в сторону ванной комнаты, откуда доносятся звуки стирки. Ребенок хнычет в комнате молодых Муж отрывается от пеленок, идет убаюкивать малыша. Похлопывание по спинке и незатейливая песенка быстро делают свое дело, младенец мирно засыпает. Потревоженные плачем ребенка, господа замолкают и прислушиваются. Убедившись, что ребенок замолк, кухонная комиссия возобновляет прения.
Пеленки выстираны и вывешены. Перед заключительной папиросой молодой муж подходит к детской кроватке, с умилением смотрит на сопящего младенца, поправляет одеяло, осторожно гладит теплую, с редкими волосиками детскую головку, и отправляется на лестницу, по пути прислушиваясь к голосам на кухне. Дверь на кухню приоткрывается, обнаруживая часть жены в поношенном халате. «Ну, что там она, спит?» – с обычным раздражением спрашивает молодая мама. «Ага» – отвечает муж. «А ты куда, курить?», дежурно задаётся бессмысленный вопрос. После подтверждения дверь закрывается. Голоса кухонного консилиума на время супружеского диалога стихают (прислушиваются). Муж плетется на лестницу. Беломор.
Глаза слипаются, хочется спать и обнимать жену. На обратном пути с лестницы, в отчаянной попытке привлечь молодую женщину в супружескую спальню муж робко заглядывает на кухню (преодолев настоятельное желание постучаться) и, неуклюже улыбаясь старшим господам, что-то бубнит в смысле не пора ли спать. На что получает презрительное «ложись», рано ложиться у них не принято. Короткое пребывание в туалетной комнате, где небритое лицо в зеркале тускло возвращает унылый взгляд, надежды не прибавляет; что ж, пора отбывать ко сну. Младенец похрапывает в кроватке, вплотную приближенной к супружеской тахте. Муж ложится и начинает ждать молодую жену.
Проходит час. На кухне продолжается конференция в основном, хоть и урезанном, составе: теща — жена, младшие члены комиссии отбыли ко сну. Унизительное состояние борьбы плоти со сном постепенно трансформируется в чувство ненависти к членам господского комитета, голоса которых смутно прослушиваются. Когда молодая жена наконец приходит, плоть побеждена, а ненависть осталась. Жена плюхается рядом и почти мгновенно храпит, муж отворачивается к стенке и засыпает, но ненадолго. В два часа ночи ребенок просыпается и пищит; молодая мама чертыхается, муж продирается сквозь свинцовую тяжесть сна и встает к ребенку. Похлопывания и поглаживания не помогают, приходится вынуть тепленькую доченьку из кроватки и носить по комнате, прижимая к животу; постепенно младенец затихает и возвращается на место. Муж возвращается на своё, попытка прижаться к теплому телу категорически отвергается («отстань»), ничего не остаётся, как провалиться во тьму.
В полшестого ребенок пищит опять; на этот раз молодая мать даже не просыпается. Муж встаёт, повторяет процедуру прижимания к животу, укладывает младенца и проваливается. Будильник звонит в семь тридцать в разгар тягомотных скитаний в парижских катакомбах; он разлипает глаза, решает на работу не идти, хлопает по будильнику, встает. Плеск холодной воды в лицо, каша, приготовленная тестем (он единственный на ногах в этот ранний час и уже добыл молока и творог для ребенка и старших господ), ноги в ботинки, шарф, куртка, бегом по лестнице – и к метро.
В метро много симпатичных женщин, несколько угрюмых, но ничего. Обмен взглядами, иногда улыбка, случается и телефончик. Вне дома женщины лучше. Вообще, он рад, что едет на работу, предвкушает чай, веселых сотрудников, заботливых сотрудниц и многочисленные содержательные перекуры. Мысль о начальстве и бестолковости службы омрачительна, конечно, но, уж, как-нибудь пробьемся! Автобус от метро забит до отказа, как водится, но ведь всего четыре остановки; бегом к проходной, проскочил во время, успех! Время пошло.
На работе мужа уважают: научный авторитет, эрудиция, чувство юмора ценятся, там он, как рыба в воде. Девочки – подчиненные в него поголовно влюблены, про себя жалеют, что он – «начальник» (так и называют, шутя-любя ), к тому же женат. Молодые инженеры из соседних групп хотят у него работать, хлопочут, некоторым удаётся. С начальством, натурально, есть проблемы, но в общем – терпимо. С утра, ясное дело – чай, цейлонский, свежезаваренный, иногда с печеньем, утренние шутки, обмен новостями; затем – неторопливый перекур на лестничной площадке, сопровождаемый приятными беседами с коллегами из других групп. Коллеги замечают некоторую подавленность «начальника» в последнее время, усталость и сонливость, вполне объяснимо: маленький ребенок, как никак. И если у «шефа» после обеда голова неудержимо клонится к столу, то разговоры в комнате стихают, и персонал ходит на цыпочках.
К концу дня, осоловев от летучек, планерок и общей рабочей бессмыслицы (немного, впрочем, отдохнувший) муж-начальник обнаруживает, что большая часть его коллектива отбыла, собирает бумаги в аккуратную стопку на углу стола, встает, надевает куртку и выходит на улицу. Пора домой. Торопиться не хочется, поэтому, вместо комбинации автобус-метро выбирается трамвай. По пути на остановку – интересные типажи, большей частью пьяненькие. В зимнем воздухе – сложная смесь снега, папиросного дыма, тяжелой сырости из подворотен и запаха дешевой водки.
Процедура ленинградского трамвая ужасна. Все начинается с бесконечного ожидания на узкой грязной полосе бетона в быстро растущей компании угрюмых, серых, молчаливых сограждан и согражданок; от многих лиц первой группы – и от некоторых из второй – серьезно попахивает. Когда, наконец, неуклюжий громыхающий поезд показывается в створе улицы, граждане начинают тесниться к рельсам, пытаясь угадать наиболее вероятное положение входных дверей. По мере приближения транспорта видно, что вагоны уже набиты; что не удивительно: трамвая давно не было. Массы сограждан, готовящихся к посадке, уплотняются, тела прижимаются к телам; трамвай, замедляясь, издает пронзительный, похожий на крик вороны, звонок, призывающий граждан держаться подальше от рельсов, с визгом и скрипом останавливается, открывая двери. Здесь начинается невообразимое.
Мгновенно перестроив плотные ряды в пользу открывшихся
отверстий, сметая пытающихся выбраться наружу, сильно помятых
пассажиров, разъяренная толпа во главе с наиболее крепкими и наглыми бойцами берет двери штурмом; давя друг друга и страшно замедляя процесс посадки, в вагон просачиваются страшные растрепанные существа, только отдаленно напоминающие людей. Несмотря на очевидное отсутствие жизненного пространства, поток тел продолжает втекать в вагон. В какой-то момент, стиснутый и раскрученный корпусами сограждан попадает туда и молодой муж, застывая в случайной позиции, не соответствующей ни одному из стандартных положений человека в транспорте. Двери, очевидно, закрыться не могут, и поезд стоит, выполняя вполне разумное, но в данном случае, невыполнимое, требование безопасности. Наконец, блокирующие вход тела, в отчаянной попытке попасть внутрь (некоторые слабаки сдаются и остаются гнить на остановке) производят бешеный толчок, уплотняя до предела человеческую массу внутри вагона, на мгновение дверь освобождается и может закрыться. Поезд победно кричит голосом вороны – и трогается.
Часовая поездка до станции назначения длится год. Скрипучий и дребезжащий вагон больше стоит, чем едет, ползет кое-как. В противоречии с законами природы, при максимальной степени уплотнения, когда, казалось бы, двигаться невозможно, пассажиры умудряются перемещаться, искать более удобные позиции, убывать и прибывать; каждое локальное движение передается – теперь уже в полном соответствии с законами природы – сплошной массе тел, создавая предпосылки для перелома костей или других, менее серьезных, травм. Немногочисленные счастливцы всех возрастов и обоего пола “сидят” на границах людского месива, поглядывая в окно или почитывая газетку. Однажды повезло и молодому мужу, он запомнит это на всю жизнь. Как было хорошо сидеть! Как вообще хорошо в трамвае сидеть!
Путешествие заканчивается. Задыхающийся всклокоченный мужчина выскакивает из пекла на снег и чуть не попадает под гудящую машину. Шесть часов десять минут; начало прогулки с ребенком определено господами ровно в шесть, опаздываем. Бегом от трамвая до господской резиденции – пять минут, но мешает гололед; то и дело поскальзываясь, прыгая и уклоняясь от столкновений с мрачными прохожими, муж вдруг вспоминает, как хорошо было встречаться с молодой женой до свадьбы. Тогда они тоже, бывало, ездили в трамвае, который почему-то никогда не был так набит, как сейчас; ей, во всяком случае, почти всегда удавалось сесть, а он верно стоял, прижимаясь к её руке, с замиранием глядя на ее ресницы и предвкушая скорое свидание в маленькой квартирке, ключ от которой лежал у него в кармане. После свидания он провожал ее в этот самый дом, где они живут сегодня, где ему плохо, где его ежедневно преследует чувство непоправимой ошибки, где правят господа. Она теперь грубая, безжалостная, капризная; ходит в каком-то засаленном халате, неумытая, непричесанная….о такой ли жене он мечтал? Впрочем, вот и подъезд, скользкие бетонные ступени с трещинами, тяжелая, скрипучая дверь, за которой ещё одна, а далее – неповторимый дух питерских парадных: смесь кошачьей и человеческой мочи, вонючего папиросного дыма и водки.
Унимая дыхание, муж звонит в дверь господской квартиры. «Кто там?» недовольным голосом вопрошает теща. Получив ответ, открывает двойную дверь и неодобрительно смотрит на зятя. Коляска с ребенком приготовлена и ждет в прихожей, у стены, оклеенной старыми бесцветными обоями. Молодая жена не появляется, отдыхает, надо полагать. Предложений передохнуть или перекусить не поступает. Без лишних слов муж принимает коляску и начинает осторожно спускаться по лестнице задом наперед, придерживая на весу громоздкий агрегат. До сосновой рощи – рукой подать, а там – чистый морозный воздух, беломор и Евгений Онегин. Румяный младенец мирно спит в колясочке. «Гонимы вешними лучами…..», глаза молодого мужа увлажняются. Впрочем, очень хочется есть и согреться.
Благополучно доставив ценный груз на базу, молодой муж приступает к рутинной вечерней процедуре: одиноко ест на кухне, перекур на лестнице – и за пеленки. «Здравствуй», сухо роняет молодая жена, случайно встретившись в коридоре. «Привет», отвечает муж; на этом диалог заканчивается. Наступает ночь. Муж лежит один, прислушиваясь к звукам господского совещания на кухне. Борьба с плотью безнадежна. Новое странное чувство приходит к нему, и происходит отклонение. Спокойно и размеренно мужчина приподнимается, откидывает одеяло, встает. Подходит к детской кроватке, смотрит на спящую дочку, осторожно гладит теплую детскую голову, поправляет одеяльце и двигается к выходу из спальни. В коротком, ведущем в кухню, проходе, скорбно мигает тусклая лампочка, и весь коридор качается, как на корабле во время шторма. Некоторое время муж стоит, раскачиваясь, напряженно глядя в сторону кухни, прислушиваясь к противным бабьим голосам. Делает шаг в направлении голосов, открывает дверь кладовки, берет лежащий там молоток. В глазах туман. Опять стоит, качаясь, теперь уже прямо перед кухонной дверью. Открывает дверь, входит в маленькое хорошо освещенное пространство. Встречает ненавидящий взгляд тещи и бьет молотком первый раз. Теща беззвучно сваливается набок. Жена визжит, тесть бросается на мужа, тот уворачивается. Бьет второй раз, теперь жену, та падает навзничь, по пути ударяясь головой о гладильную доску. Муж отшвыривает ногой тестя и возвращается в спальню; младенец мирно спит, похрапывая. Гладит детскую головку, видит врывающихся в комнату ментов с револьверами, падает в кровать…..чувствует толчок…..просыпается. Рядом плюхается молодая жена, шипит «подвинься».
Через полчаса младенец кричит. Молодая мама, не просыпаясь, матерится сквозь зубы. Молодой муж встает, берет теплое тельце и ходит с ним по комнате, прижимая к животу. Через полгода он уйдет из этого дома навсегда.
January 2009,
Mountain View, CA