1. Щедрая Россия и Корыстная Америка
Эпизод 1: С.Петербург, РФ, год 2000.
Большинство российских эмигрантов, по крайней мере в первые годы эмиграции, испытывают тягу к посещению бывшего отечества и встречам с оставшимися там родственниками и друзьями. Не уверен, что этот синдром вполне соответствует термину «ностальгии», но оставим академический анализ на потом. По своим семейным обстоятельствам я никак не мог быть исключением и регулярно наведывался в город на Неве во время скупых американских отпусков. Принимали меня в той самой квартире, где я жил до отъезда, и, собственно, с этой квартиры, а точнее, с дверных её ключей, и начинается моя история.
Как-то в середине дня, часов, кажется, в три или четыре, после длительных прогулок по городу с друзьями, усталый и пыльный, я вернулся домой с целью отдохнуть перед вечерними мероприятиями. Подходя к квартире, я обнаружил, что забыл ключи. Память проиграла какой-то сумбурный утренний уход среди общей спешки, трескотни и параллельных переговоров, так что источник недоразумения был восстановлен; но ситуация при этом не улучшилась ни на грош. Мои хозяйки предположительно были на работе, и возвращение их к месту жительства ранее, чем через несколько часов, не ожидалось. Обратная поездка в исторический центр для продолжения праздного шатания целесообразной не представлялась: энергии явно не хватало. В общем, положение было скучное. К тому же, очень хотелось в туалет.
Выход из положения был очевиден: позвонить моим дамам-хозяйкам, хотя бы одной из них, и попросить по возможности ускориться с возвращением домой, или, по крайности, дать мне какие-нибудь практические советы относительно способов скоротать время до вечера. Уместно заметить, что после полутора десятков лет, проведенных на западном берегу США, мои контакты с ранее знакомой Ленинградской средой обитания были в значительной степени утеряны, равно как и искусство ориентации на местности. Приступив к выполнению плана, я первым делом обнаружил, что когда-то доступные, изредка функционировавшие телефоны-автоматы в массе своей исчезли с лица земли, а оставшиеся редкие экземпляры находятся в прискорбном состоянии, полностью исключающем возможность их использования по прямому назначению. Выходило так, что для установления контакта с моими дамами необходимо было вступить в переговоры с местным населением и параллельно определиться со срочными телесными нуждами К тому времени в моду уже вошли мобильные телефоны, признаки обладания которыми легко просматривались в уличных прохожих. Дополнительный шанс давали несколько торговых лавок, сияющих новомодными неоновыми названиями «Свежачок», «Проглоти язык» и «Безделушки для Золушек», в недрах которых мог найтись нормальный стационарный телефон, а, если повезет, то и туалет.
Незамедлительно, энергично и необыкновенно вежливо я вступил в контакт с людьми на улице. Содержание моих призывов было незатейливо: «извините, нахожусь в затруднении, не могу ли я воспользоваться Вашим мобильником для совершения короткого звонка?», плюс вариации на тему. Опрошено было не менее семи-восьми прохожих разного возраста, пола и вероисповедания. Через полчаса мольбы и слез стало ясно, что дело проиграно: ни один из приветливых незнакомцев и незнакомок не выразил даже отдаленного намерения помочь мне в моей беде. Не присутствовало также сочувствие, в любой форме. Взгляды бывших сограждан были холодны, недоверчивы, а в большинстве случаев отсутствовали вовсе. Мотивация отказов была различной: от неприязненного молчания, не замедляя поступательное движение, до ссылки на разряженный аппарат или другую неисправность.
Потерпев неудачу с добрыми Ленинградскими прохожими, и одновременно мучаясь настоятельным природным позывом, я пустился по лавкам. Содержание призыва к работникам торговых точек отличалось от предыдущего только заменой «мобильника» на «телефон» и добавлением просьбы о туалете. Реакция была категорически негативная, с оттенком презрения в некоторых случаях. Подробных объяснений не предлагалось: «не положено», «не для посторонних», «ходют тут всякие» – таковы были типичные ответы. Провал второй попытки – а с ней и всей операции – был очевиден; положение становилось весьма тягостным.
Я зашел во двор своего бывшего дома и начал тоскливо озираться в поисках подходящих кустиков для выполнения наиболее срочного своего дела, но увы: когда-то довольно пышная советская растительность в новой России уступила место каким-то неприглядным гаражам и парковкам, на которых там и сям торчали столь же неприглядные тачки (читателю не нужно объяснять, что после долгих лет обитания на Западе вид российских «автомобилей» удручает). Наступил момент отчаяния…. как вдруг я увидел подростка с клюшкой, выскочившего из соседнего дома в моём направлении. В состоянии, близком к помешательству, я приблизился к юному незнакомцу и взмолился о помощи. Параллельно с мольбой и, совершенно неожиданно, как это бывает в критические минуты жизни, нащупав правильную тактику, я размахивал 20-долларовой купюрой перед не совсем чистым носом моего потенциального спасителя. Начальная реакция юного джентльмена была сходна с описанными выше, но заметив зеленый грин с хорошо заметным портретом американского президента, он замедлил ход, затем остановился и стал, кажется, прислушиваться, что было несомненным знаком прогресса. Я продолжал невнятно мычать, и вскоре ассигнация перекочевала в карман молодого аборигена, а ещё через пять минут моя неотложная нужда была исполнена в квартире моего избавителя (санитарное качество услуг в тот момент было несущественно), там же состоялся необходимый телефонный звонок, последний – с помощью допотопного, но вполне надежного аппарата советских времен. Через некоторое время меня, мирно курящего на скамеечке, подобрали хозяйки и препроводили домой. Описание дальнейших событий дня я опускаю, насколько помню, закончилось всё мирным ужином, но случай этот я запомнил надолго.
А теперь вернемся на десять лет раньше и окажемся в оплоте мирового империализма.
Эпизод 2: Бостон, штат Массачусетс, 1989.
Плохо было мне в начале эмиграции. Скучно тянулись жаркие Калифорнийские дни, надежды на работу и на освоение английского не было ни малейшей. Угнетали тишина и вид желтых холмов при выходе из дома; дом был большой, помпезный и совершенно пустой; стоял на продажу. Поговорить по душам было не с кем. Тоска по родным и друзьям временами казалась невыносимой, спасали бесконечные сигареты и бесцельные хождения по незнакомой, пустынной, хоть и вполне чистой местности. Надоедливый треск радио и телевизора внушал ужас своей полной и окончательной непросекаемостью. В этом мраке настроение просто не существовало как категория; жизнь казалась нереальной, призрачной и, в общих чертах, конченной.
Одной из наиболее пронзительных тем депрессии была неожиданно прорезавшаяся тоска по женщине, с которой я встречался в последние годы перед отъездом. Было известно, что она поселилась в Бостоне; там же оказались многие бывшие приятели и сослуживцы. Мы иногда тайно перезванивались, но сказать друг другу было нечего, зыбкая неопределенность начального эмигрантского положения исключала любые конкретные планы. Тем не менее, понимая про себя безумие задуманного, я начал тайно планировать поездку в Бостон.
Не буду рассказывать, как я “копил” деньги, как и на каком языке выяснял расписание авиа полетов и заказывал билеты, какую историю придумал для своих строгих спонсоров, как созванивался с «предметом» и договаривался о времени и месте встречи, как параллельно договорился со случайными друзьями о ночлеге в Бостоне, как собирался и добирался до Сан-Францисского аэропорта, и прочее (оценить невероятные трудности, возникающие с этими, казалось бы, простыми проблемами, может только недавно прибывший иммигрант до интернетовской эры). Успешно завершив свои титанические труды, я оказался на борту Боинга 747 и стал быстро продвигаться в направлении Восточного Побережья. Натурально приподнятое настроение несколько омрачалось серьезной задержкой с вылетом (в Америке это тоже случается) и, соответственно, перспективой позднего прибытия в конечный пункт. Учитывая транспортную и языковую несостоятельность всех участников “проекта”, встреча в аэропорту назначения не предусматривалась. Таким образом, я прибыл в знаменитый город Бостон незадолго до полуночи и, бодро пройдя через все положенные барьеры, остановился и призадумался.
Здесь стоит напомнить читателю, что уехал я из страны победившего социализма (до-перестроечной формации), институт международных отношений там отнюдь не заканчивал, и находился в логове империализма всего несколько месяцев. В результате мои возможности коммуникации, ориентации на местности и передвижения по этой самой местности были более чем ограничены. Стоя в раздумьи в полупустом ночном зале аэровокзала, я нервно нащупывал в кармане стодолларовую купюру, пытаясь найти оптимальное применение этому, единственному моему капитала. Одновременно я сожалел, что перед вылетом не «разбил» купюру на более практические и маневренные части. Надо понимать, что эпоха дебитных и кредитных карточек в моей биографии тогда ещё не наступила, не присутствовали также: мобильник, чековая книжки (собственно, и пресловутого «счета в банке» еще не наблюдалось), ноутбука, интернета и прочих полезных атрибутов современной жизни. Но сто долларов-то были? – может спросить доброжелательный читатель (и будет прав!), в чем же дело?
А дело, собственно, было в том, что перспектива ночного такси в незнакомой местности и расплаты с водилой посредством той самой единственной драгоценной купюры меня, ещё вполне советского человека, категорически не устраивала. А точнее, пугала до невозможности. Нравы американских таксистов были мне неизвестны (что, если у него, к примеру, не будет сдачи?!), а единственный имеющийся для сравнения советский опыт не утешал. К тому же, повторюсь, злополучная купюра в тот момент составляла весь мой основной, вспомогательный и запасный капитал. Мучительно анализируя ситуацию, я топтался у выхода из аэровокзала, с тоской наблюдая медленно проплывающих мимо беззаботных американских попутчиков, очевидно, не испытывающих ни малейших затруднений.
Некоторые из них, видя мой сокрушенный вид, замедлялись и спрашивали не надо ли помочь. В ответ я, на своем ломаном английском, заикаясь и чуть не плача, объяснял ситуацию, для простоты опуская упоминание о ста долларов (советская выучка помогла) и концентрируясь на статусе раннего эмигранта, необходимости добраться к друзьям и сопутствующих этой задаче трудностях. И, вот, здесь начали происходить чудеса.
Трое совершенно незнакомых мне людей, две женщины и мужчина, незамедлительно вручили мне по двадцать долларов и свои визитные карточки. Это поразительное действо сопровождалось дружескими похлопываниями и пожеланиями успешного продолжения путешествия. Были, кажется, и советы, но их я, счастливый, уже не воспринимал, а просто бормотал слова благодарности и клялся выслать деньги незамедлительно после возвращения домой (что, разумеется, было исполнено в лучшем виде). Это чудо продолжалось несколько минут, причем стало понятно, что продлив жалобное мычание, я бы мог «заработать» и больше: поток выходящих пассажиров не иссякал. Окрыленный, я вышел, наконец, из здания воздушного порта, вальяжно сел в немедленно подкативший кабриолет и отправился к месту ночлега. Пробила полночь. Езда заняла не более получаса и обошлась мне значительно дешевле, чем я предполагал. Стодолларовая бумажка была спасена, в чем, как я убедился позже, не было ни малейшей необходимости.
Не скрою, случай этот меня потряс до невероятия: ничего подобного от общества «самовлюбленных индивидуалистов» я не ожидал. Начался процесс смены парадигмы и той трепетной влюбленности в Америчку, которую редкому эимгранту удается избежать.
Заключение.
Описанные эпизоды не являются попыткой глобального обобщения в отношении двух великих стран, где мне пришлось жить. В частности, я не сомневаюсь, что и в России есть добрые и бескорыстные люди, быть может, даже встречу когда-нибудь. Бесспорно и то, что в Америке полно подонков самого разнообразного происхождения.
Тем не менее, когда я слышу о какой-то исключительной российской «доброте», необыкновенной «русской душе» и т.п., я вспоминаю эти (и многие другие аналогичные) эпизоды, улыбаюсь и думаю: как хорошо….